"Ванька - дурачок" и другие рассказы

[BWM]

2.По наивносте своей я предпологал, что на сайте этом обитают эмигранты, вернее сказать их внуки, потомки той волны эмиграции, которая была вызванна 17-20 годами в России...

Дело в том, что уже во втором поколении эмигрантов далеко не все говорят по-русски - много здесь зависит от семьи. Дети не видят особого для себя смысла говорить по-русски и учить русский, когда все кругом на нем не говорят. Ни в школе, ни на улице, только бабушка дома.А собственного понимания того, что это культурная ценность, у них может не быть. Тем более внуки в семьях, где один из родителей не говорит по-русски - общаются на том языке, на котором могут говорить все в семье.

Прилепин даже заявил - Когда Бог вдруг раздумаеть беречь и хранить нас и России не станет — не станет вскоре и русского языка, вот что. Опыт русских эмиграций должен нас этому научить.

В этом его высказывании мне особенно понравилось - раздумаеть

Воистину, сапожник ходит без сапог...

А эмигранты разных "волн", как правило, друг с другом не пересекаются. И получив гражданство, "эмигрантами" быть перестают.

[BWM]

В принципе, можно резюмировать. У автора, желающего писать и зарабатывать этим, есть два пути - экспериментальный и традиционный.

Сначала об экспериментальном. Можно создать собственный веб-сайт, разместить там сборник рассказов и подключить сайт к одной из электронных платежных систем. Тогда в соответствии с поговоркой: "Спасибо много, три рубля хватит" автор сможет увидеть, сколько из сказавших ему "спасибо" пожелают дать "три рубля".

Сейчас в Интернете такие авторские сайты появляются. Нормальный вариант.

О традиционном пути чуть позже.

[BWM]

В среду оказался с фотоаппаратом около Нотр-Дам и сфотографировал крышу (ещё раз о коньке).



Художественная деталь создается автором с какой-то целью, если деталь лишена смысла - она лишняя.

[BWM]

Второй путь – традиционный. Приобретение писательского профессионализма. Когда писатель начинает понимать отличия тематики от проблематики и художественной идеи, которую он хочет донести до читателя.

Все начинается с детали. Писатель отбирает детали с определенной целью – помочь читателю раскрыть и понять образ. Если деталь этого не делает – зачем она?

Непонятны, например, постоянные "музыкальные паузы", переходящие из новеллы в новеллу:

1. чуть слышное женское пение...

«Tombe la neige
Tu ne viendras pas ce soir
Tombe la neige
Et mon coeur s'habille de noir
Ce soyeux cortege
Tout en larmes blanches
L'oiseau sur la branche
Pleure le sortilege…»
(отрывок песни С. Адамо «Снег идет»).

2. Патефон зашипел сердито, но вскорости шипенье прекратилось, и мужской прокуренный голос грустно и задушевно выдал:

«Он капитан, и родина его Марсель.
Он обожает споры, шумы, драки.
Он курит трубку, пьёт крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки»…

3. патефонный, растресканно - шуршащий музон.-

Мне сегодня так больно,
Слезы взор мой туманят,
Эти слезы невольно
Я роняю в тиши…..

Что и к какому образу они добавляют?

[BWM]

Новелла "Капитан Мишка" - тема непонятна из-за нечетко прописанных деталей: бакенщики зажигали бакены до конца пятидесятых, с начала шестидесятых их включал и выключал фотоэлемент. Тогда пять лет назад, как в новелле, мог быть примерно 1955 год. Но в это время семьи были в деревнях многодетными, а деревенские алкоголики - музейной редкостью. Тем более, пьющие муж и жена и их друзья. Пенопласта в те годы не существовало - он впервые появился в промышленных масштабах в 70-е годы.

Малодетные пьющие семьи в деревнях стали чаще встречаться в 80-х. Поэтому можно предполагать, что тема все-таки – деревенские жители восьмидесятых. Но тогда получается, бакенщик не знает устройства бакенов. Выбирая тему, авторы хоть и творчески перерабатывают действительность, но все же стараются наделить своих персонажей чем-то типичным для своего времени. (Отсюда в школе возник заскорузлый штамп "типичные представители".) Мишка – довольно таки нетипичный деревенский мальчик – он не умеет смолить лодку, и ее у него нет, хотя он живет на реке. Не ловит рыбу удочкой, острогой или сеткой. Взамен сочиняет какую-то подводную лодку из которой неясно как собирается вилами добыть налима. Таких неприспособленных к жизни деревенских мальчиков надо поискать.

И говорит он не как одиннадцатилетний мальчик, а как пятидесятилетний деревенский философ: - Как, всё-таки, странно устроено всё в этом мире, - думалось Мишке...

Проблема новеллы также непонятна – страдания детей пьющих родителей? О них сказано как-то вскользь. Что-то иное? Неясен вопрос, который хотел (или не хотел?) поставить автор. Поэтому проблематика новеллы не ясна. Четко виден только пафос сентиментальности – недоедающие дети, неполноценный ребенок. Дети-инвалиды всегда вызывают у читателя сентиментальные чувства. Из чего можно полагать, что автор написал все это для того, чтобы читатель пожалел детей. Читатель, конечно, пожалеет, это ему ничего не будет стоить. Но ответить на вопрос – зачем автор написал свое слово о мире – в данном случае затруднительно.


Вот, например, такая новелла для сравнения. Там мальчик постарше, лет восемнадцати. Тема предельно понятна – люди революционно-демократического движения в Мексике начала девятнадцатого века. Пафос – героический. Проблема – добровольное самопожертвование человека из народа в борьбе с диктатурой. Поставленный вопрос – ради чего человек рискует жизнью? Все это – отчетливая социокультурная проблематика. Художественная идея новеллы прописана очень четко и однозначно: – Человек, сражающийся за идею, сильнее человека, сражающегося за деньги.

Новелла считается шедевром американской и мировой литературы и называется "Мексиканец". Автор – Джек Лондон.

Во втором случае все ясно, поэтому "анализ" получился намного короче, чем в первом.


Если двигаться к профессионализму, лучше поучаствовать в работе какого-нибудь литобъединения, обсуждая свои и чужие произведения – многое станет ясней. Можно пытаться работать и самому, по примеру Джека Лондона, и начать с небольших рефератов, полезных и автору, и читателю. Чтение научных трудов вроде книги Лотмана "Структура художественного текста" начинающему автору никакой пользы не принесет. Лучше начать с небольших обзоров, например - Основы анализа литературного произведения

А там видно будет. Журналам нужны новые имена – удачи Вам, Владимир.

[vladimir58]

Давайте по пунктам, господин BWM. мне было ровно 18 лет, когда я видел бакен зажигаемый бакенщиком на реке Иссеть. То есть это уже 1979 г.мальчик для своего возраста развит вполне нормально, ну а то что нет лодки, так ее скорее всего уже пропили(раз был случай когда пропились дрова).То что я иной раз ввожу в тексты те или иные песни, так это лишь для придания большей атмосферы работе...И к моему большому сожалению Джек Лондон автор довольно средний, если не сказать больше...С уважением.Владимир.

[BWM]

У нас имеется некоторое непонимание - я говорю не о детали, а о деталировке, не об авторе, но о форме и содержании его новеллы. В одной из тем этого форума (не могу найти, в какой именно), начали говорить о том, что художественный текст - это "что" хотел сказать автор и "как" он это сделал. То есть чуть было не случилось обсуждение не в терминах "понравилось-не понравилось", а в категориях "форма-содержание".

Деталь - элемент формы. И единственное, что я хотел здесь сказать - из того, "как" у Вас не всегда понятно, "что" именно Вы хотели сказать. Иногда удается угадать возможный смысл, иногда - нет.

Вы не обязаны ни со мной, ни с кем либо в этом соглашаться, как сказал Пушкин: - Художника надо судить по законам, им самим над собою поставленным. Судя по тому, что Вы судите Быкова и Лондона, такие законы у Вас есть. Остается пока вопрос - состоялся ли художник.

Тут - время покажет. Могу только пожелать успехов и удач.

[BWM]

...мальчик для своего возраста развит вполне нормально...

Мальчику - 11 лет. Недавно побеседовали с детскими психологами. Их утверждение - думать дети начинают с 12 лет. "По научному" звучит так: - Период развития формальных операций с приобретением детьми способности к абстрактному рассуждению датирут 12 годами.

Недаром все же ухо режет когда повествуют о том, как одиннадцатилетний мальчик рассуждает о "жизни".

Деталировка, деталировка, деталировка...

[BWM]

О слове «практически»

Большинство слов-паразитов хоть и портят восприятие текста, но не искажают его смысл. Но есть исключения. Например, слово «практически». Гадкое и мерзкое слово. Ненавижу.

Это слово всегда мешает мне понять, что же имел в виду автор. Проблема в том, что исконное значение (практически vs теоретически) многие подменяют. «Практически» у них значит «почти».

Пример1...
Пример2...
Пример3...

Кстати, в «Яндекс.Новостях» сообщения со словом «практически» появляются практически почти каждую минуту. Почему это слово так любят? Оно дает возможность как фиговым листком прикрыть сразу два срамных места – незнание точной информации и неумение точно сформулировать мысль...

[veronika2008]

Владимир,прочитала Ваш первый рассказ, на первой странице.
Понравилось.
Смесь чего-то с чем-то. Или кого-то с кем-то.
Например, деревенщиков, или, скажем, Шукшина- с Кортасаром.
Такой вот странный синтез. ...
Немного утомили обильные определения, используемые в описании . Их слишком много, мне было сложновато читать. Но это мое единственное замечание.
А сюжет-понравился. И вцелом есть очень емкие,точные определения, яркие штришки. Мне кажется, если Вы будете держаться этой линии- будет здорово.
Про впечатление от последующих рассказов напишу по прочтении .

[vladimir58]

…Онемевшими, замерзшими пальцами с трудом вставляю ключ в замочную скважину и, шагнув за порог, падаю на пол.

- Маша, ты где, Маша?
Я попытался приподняться, но тут же стены моей родной квартиры закружились, словно пустотелый глобус... И я потерял сознание.
***
- Да, и кто бы мог предположить, что в последнюю субботу зимы, я окажусь в постели с Жанной Агузаровой, или как минимум, с женщиной, как две капли воды схожей с ней?
Да, да…Совершенно точно, я не настолько пьян, чтобы не осознавать, что вчера была суббота, и именно последняя суббота февраля. И женщина та была необычайно схожей с Жанной Агузаровой. Ах, как хорошо, что об этом моем приключении на старости лет никто и никогда не узнает.
А если б узнали, что тут началось бы?
Боюсь, что мой моральный облик в глазах добропорядочной общественности, рухнул бы, без возможности реабилитации.

Представляю себе…
- Ах, Володенька. Ah, quelle passage! Ну, поведайте нам, голубчик, как вы, отправившись впервые в своей жизни на зимнюю рыбалку, оказались не на занесенном снегом льду, возле холодом мерцающей лунки, в окружении десятка точно таких же рыбаков -идиотов, а в постели женщины, как две капли воды схожей с Жанной Агузаровой? Расскажите, не скромничайте, нам же это жутко интересно!
-Вам, правда, это интересно? Честно-честно!?
Какой же я наверно балда: общаюсь с теми, кого, скорее всего заведомо-то и нет. И что странно, вроде бы и выпил- то всего ничего. Хотя помнится сегодня утром, вместо закуски, она меня угостила еще какой-то хитрой самокруткой с густым удушливым дымом, но все равно странно.
Я взял себя в руки, сконцентрировался и осмотрелся.
Никого вокруг, лишь зимний подмосковный лес и пустынная автобусная остановка с полинялым расписанием, приклеенным на толстое витринное стекло.
Странная какая-то она была, эта самая остановка: вокруг нее даже заячьих следов и тех не я не заметил, лишь сквозь грязное залапанное стекло виднелся поникший сугроб весь в желтых разводах мочи. Может быть, даже собачьей.
Решив проверить, а не псих ли я, я тихо так, почти шепотом, почти не раскрывая рта, поинтересовался:
- Господа. Так как мне поступить: рассказывать дальше или замолчать в ожидании этого бля...ского автобуса!?
- Ну, естественно Володенька! Продолжайте. А как же иначе!? Только уж, пожалуйста, больше так грубо, не выражайтесь, матом в смысле.
Вы же человек культурный, благородный. Вполне допускаем, что сейчас, после официального запрета нецензурной брани, среди интеллигенции так сказать, в моде легкий матерок, ну как дань нашему незабвенному Баркову.

Но мода - модой, а культуру речи желательно не ронять в грязь серых буден. Обещаете не ронять!?
- А то!
Я резко обернулся и чуть не поскользнулся на утоптанном снегу остановки.
- Да что вы все кружитесь, mon chéri Володенька? Рассказывайте поскорей историю вашего романа, и пожалуйста, в подробностях: времени у нас с вами еще полно. Вашим автобусом даже и не пахнет!
Я, честно говоря, даже слегка оторопел от подобного натиска.
- Да что с вами, прости Господи? Ну, Жанна, ну Агузарова. Да мало ли в России Жанн? Да как собак нерезаных!
В конце концов, если бы это была не Агузарова, а, к примеру, Мари Лафоре, вот тогда вам и в самом деле можно было бы удивляться.
- Как!?
Снова в голос завопили те, кого, быть может, и в самом – то деле заведомо нет.
- Вы слышали, господа, Володенька, наш Володенька даже о Мари Лафоре наслышан. Сharmant! Право слово, charmant!
- Конечно, наслышан. Мне вообще французские шансонетки нравятся, а Мари особенно.
А эта ее песня «Viens», мне кажется верхом совершенства. Я когда ее слушаю, особенно если подшофе, всегда плачу.
Да что там говорить лишнее, я вам сейчас эту ее песенку напою и быть может даже и заплачу.
Они тут же закричали, что, мол, не стоит утруждаться, дескать, они мне на слово верят. Ну, разве могут врать люди с такими грустными, зелеными глазами как у меня?
- Легко.
Подумал я, выслушав весь этот экзальтированный бред, и тем ни менее встал во весь рост и, прикрыв свои грустные и честные, зеленые глаза, пропел как смог, старательно проговаривая каждую букву французского текста.

«Viens, viens, c'est une prière
Viens, viens, pas pour moi mon père
Viens, viens, reviens pour ma mère
Viens, viens, elle meurt de toi
Viens, viens, que tout recommence
Viens, viens, sans toi l'existence
Viens, viens, n'est qu'un long silence
Viens, viens, qui n'en finit pas»…

Я разогнался было продолжить (второй куплет еще более жалостливый) , но они повскакивали с мест и закричали громко и довольно убедительно.
- Да на кой хрен нам нужно слушать песню восьмидесятилетней старухи, хотя бы и француженки тем более в твоем, Вовка исполнении!? Если на чистоту, то твой французский очень далек от совершенства.
И если уж ты, дружок, начал нам про Агузарову что-то рассказывать, так что давай, не отлынивай. Да и к тому же Мари твоя, та, что Лафоре, благополучно скончалась 2 ноября 2019 года, а Агузарова по нашим сведениям еще жива.
- Да что вам с этой Агузаровой? Ну, в шапочке вязанной, ну рыжая, да, еще шнобель здоровый, как у меня, а в остальном, женщина как женщина.
Тут кто-то из несуществующей толпы собеседников, тихо так, противно высказался. Я бы даже сказал прогундосил.
- Да знаю я этого господина! У него к рыжеволосым особое отношение, может быть даже нездоровая страсть. У него похоже только на рыжих встает. Ишь ты, Агузарова ему, видишь ли, отдалась!
Рыжеман!
- Да какой же я, помилуйте, господа и дамы, рыжеман!? Я врать не буду, что хорошенько помню внешность всех своих женщин, но знаю точно, что рыжеволосых у меня было не больше чем три процента от всех. Гадом буду, не больше.
- Будешь, будешь…
Успокоил меня все тот же гнусавый голос, а все остальные тут же для чего-то начали переводить три процента в живых людей, в женщин.
Получалось подозрительно много.
-Стоп, стоп, остановитесь!
Я закурил и обвел взглядом своих собеседников.
- Я конечно в свое время был парнем хоть куда: метр восемьдесят рост, волосы кудрявые, темные, глаза зеленые, большие, нос большой, породистый. Особых примет не имел, но и стольких баб, что вы мне насчитали, я просто физически поиметь не успел бы.
И вообще, тихо! Замолчите! Дайте мне разобраться, где это я сейчас нахожусь!?
Я осмотрелся. На автобусной остановке, кстати, все той же, что и раньше: металл, стекло, холодная скамья из нержавеющих труб, кроме меня никого и не было. Лишь я один сидел на деревянном рыбацком ящике, в котором кроме скомканных удочек, изогнувшись в дугу, валялось два промерзших насквозь окунька, да полупустая бутылка кедровой водки с желтым колпачком пробки.
Я достал бутылку, выпил с полстакана холодной дряни и, занюхав мороженым окуньком, загрустил, лениво разглядывая запорошенный снегом пейзаж.
Черт его знает, зачем я все это глупое свое событие с Жанной Агузаровой рассказываю, пес знает кому? Да и была ли эта самая Жанна в действительности?
Я закурил и, откинувшись на толстое витринное стекло, попытался вспомнить вчерашний день практически по минутам.
***
27 Февраля. Суббота. Озеро Сенеж.10 час.32мин. утра.

Я сидел над лункой на фанерном ящике с зимней удочкой в руке и медленно, но верно замерзал.
Рыбаки, те, что сидели поблизости со мной, одетые подобающим образом поглядывали на меня насмешливо. Еще бы: их тулупы, шапки ушанки и валенки, в сравнении с моей болоньевой курточкой цвета сырого кирпича и ботинками кожзаменителя выглядели солидно и основательно.
Опарыши и верткий рубиновый мотыль, на кованых крючках удочек моих соседей, шевелились и дергались, в отличие от моих желатиновых дождевых червей, произведенных полулегально где-то в Поднебесной.
Всего лишь два насквозь промерзших окунька - задохлика, наверное, по ошибке севшие на крючок моей удочки, лежали на льду у моих ног, когда на тропинке пересекающей озеро и появилась она, Жанна Агузарова.
Мужики на льду не обратили на нее никакого внимания, впрочем, и она на них тоже особо не смотрела, а смотрела она на меня, скорее на мое обмундирование, малоподходящее для зимней рыбалки. Смотрела с жалостью.
- Замерз?
- Да, как-то так…
- Пойдем ко мне. Чаю попьем, согреешься…
- Да я бы пошел, но сама видишь, клев начался…
Отчего-то мне было неловко, что она обратилась именно ко мне.
-Клев?
- В задницу такой клев!

Бросила та, что как две капли воды схожа с Жанной Агузаровой и небрежно, носком поношенного сапога пододвинула к моим ногам самого крупного пойманного мною окунька, граммов эдак на сто.
-Ну, в задницу, так в задницу.
Быстро согласился я и, смотав удочку, пошел вслед за ней, в сторону берега, по тропке, ведущей к ближайшей пятиэтажке.
***
27 Февраля. Суббота. Озеро Сенеж. Дом№ 15А. кв.№ 9. 11часов утра.

Давно мне не приходилось бывать в подобных квартирах.
В городе, где я родился, подобные квартирки отчего-то назывались полуторками. Маленькая кухня и небольшая комнатка. Балкон по причине первого этажа отсутствовал. Низкие потолки, облупившаяся чугунная ванна и антресоли без одной дверцы над дверью в кухню. Единственный плюс квартиры, что я сразу же оценил, это необычайная жара. Батареи только что не светились от жара: полинялые шторки некогда розового цвета колыхались от конвекции.
Жанна тотчас же разделась до трусов и немало не смущаясь, пошла на кухню, готовить чай.
Я посмотрел на ее разбросанную по полу одежду, на продавленный диван, засаленные возле выключателей обои и несколько даже удивился: насколько неприхотливой в жизни оказалась Жанна Агузарова.
-А может быть эта рыжая и носатая женщина и не Жанна вовсе?
Предательская мысль заворочалась в моей голове, но развить ее я не успел.
- Володя! Чай готов.
Прервал мои сомнения ее низкий с хрипотцой голос и я, скинув куртку, пошел на кухню.
- В доме Агузаровой вместо чая подают водку.
Понял я, принимая из рук женщины, граненого стекла пузатенькую стопку.
Вместо закуски мы пили из общей кружки томатный сок, который Жанна, тут же, при мне замешала из сырой воды и покрытой белой мохнатой плесенью томатной пасты.
- Пенициллин, бл..дь!
Хохотнула она, вылавливая пальцами плесень из кружки.
Penicillina. - Согласился я, не желая обижать хозяйку квартиры.
Чем больше я пил, тем сильнее мне хотелось проверить, с кем это я здесь пью эту мерзкую водку практически без закуси.
- А не спеть ли нам, Жанна!?
Вместо тоста проговорил я, поднимаясь и дирижируя опустевшей стопкой, запел, сверху вниз разглядывая ее пониклые груди с большими темными сосками.

«Ах, эти желтые ботинки
Шагают быстро по асфальту.
И ты опять идешь пешком
Я мимо проезжаю в Чайке.
И вдруг ты мило улыбнулся
И посмотрел в мои глаза.
Весенний, легкий быстрый ветер
Застрял надолго в тормозах»...

…Да ребятки, петь эта моя Жанна не могла. И не то, что не могла, а совсем не могла. Полное отсутствие слуха и голоса ко всему прочему дополняла ее шепелявость, хоть и не ярко выраженная, а все ж таки слышимая довольно отчетливо.
- Сука, да ты и не Жанна вовсе!
Я посмотрел на нее, полуобнаженную, в трусах и вязаной шапочке и расплакался.
Давно известно, что пить по-хорошему я не умею, и обычно выпив граммов сто пятьдесят, потолок двести - плачу. В такие минуты меня лучше не успокаивать: эффект будет противоположный, слезы тот час же перейдут в рыдания, безудержные и беспричинные. Хотя допускаю, что может быть до сих пор я просто-напросто сталкивался с таким хреновым, некачественным алкоголем.
***
28 февраля. Воскресенье. 7час.31 минута.Озеро Сенеж. Дом№ 15А. кв.№ 9. 11часов утра.

Как бы то ни было, проснулся я под утро на следующий день, в кровати, частично раздетым. То есть штанов и свитера на мне не было, а вот трусы и носки-были. Голова не болела: похоже, выпил я совсем немного и выспался отменно. Рядом со мной, похрапывала Жанна. На ее левом предплечье синела незамеченная мною вчера татуировка – рыдающая черноволосая красотка в кандалах, и подпись в виде нимба над ее головой: « Я измены не прощу!»

- Ой, ёёёё! Куда же я попал!?
Подумал я и, невольно заворочавшись, разбудил ту, которая с тюремной татуировкой.
- Ну что Володенька, займемся любовью!?
Выдохнула она и с готовностью повернулась на спину.
Ее лицо оплыло и изо рта плохо пахло. Сейчас эта особа совсем не походила на Жанну Агузарову.
-А может быть, сначала опохмелимся, мадам!?
Несмотря на ее внешний вид, признаться, что я спал с женщиной, имя которой не знаю, было как минимум неприлично.
- Да лёгко!
Согласилась она и, перевалившись через меня, направилась в туалет. Как оказалось, татуировками была разрисована не только ее предплечье, но и спина, задница и даже ляжка левой ноги.
- Вот тебе и Жанна…
Я оделся, и, закрывшись в тесной ванной комнате, на всякий случай подмылся шершавым обмылком дегтярного мыла.
Занимались мы с ней любовью или нет, я откровенно говоря, не помнил, но подцепить заразу в моем-то возрасте?
- Да не дай Бог!
Я обтерся жестким, несвежим вафельным полотенцем и, застегнув штаны, вышел.

28 февраля. Воскресенье. 9час.38 минут. Лес. Автобусная остановка.

- Да Володенька, досталось тебе…
Проговорил кто-то из моих невидимых собеседников.
- Ну, ничего болезный, вон идет автобус. Через час ты уже будешь дома, искупаешься, выпьешь кофе и забудешь и этот Богом забытый Солнечногорск, и эту зимнюю рыбалку и эту бабу…
- … Как две капли воды схожей с Жанной Агузаровой.
Закончил я за него и поспешно вошел в распахнувшуюся дверь подъехавшего Икаруса.
- Ну, естественно, как две капли воды схожей с Жанной Агузаровой, если конечно не обращать внимания на ее многочисленные тюремные наколки и полное отсутствие слуха и голоса.
Радостно поддел меня гундосый. Мне даже показалось, что я услышал как он, довольный собой потер свои шершавые ладошки.
- Оставите вы меня, в конце-то концов, нелюди!? И без вас тошно!
Почти прокричал я упав на ближайшее кресло.
- Пошли прочь! Я устал и хочу спать!
Пассажиры уставились на меня, удивленно и встревожено.
-Это я сам с собой разговариваю, господа.
Я попытался их успокоить.
- Сам с собой. У меня такое случается.
- Белку, похоже, словил, бедолага.
Прошамкала беззубая, сморщенная как урюк старушка.
-А на вид из интеллигентов. Вот у меня и зять такой…
- Интеллипупция, бл..дь!
Прервал ее мужик в желтом как канарейка тулупе с высоким, поднятым как у древних бояр, воротником.
- Вот такие как он, с бородками, Америке все наши военные секреты выдают. И что самое главное, за бесплатно! -Мужик сплюнул презрительно и отвернулся к окну, за которым проплывал все тот же безрадостный, заснеженный пейзаж.

В автобусе повисла напряженная, презрительная по отношению ко мне тишина.

-… Зимы в России бесконечны. А может быть эмигрировать куда? Взять Машку с собой и слинять с концами?
Подумал я, закрывая глаза.

28 февраля. Воскресенье. 11час.12 минут. Салон автобуса

- Проснись, так тебя через коромысло!
Требовательно проговорила Жанна Агузарова, низким мужским голосом и, дыхнув мне в лицо несвежим беляшом, дернула меня за бороду.
-Да-да.…Уже встаю…
Я приоткрыл глаза и увидел склонившегося надо мной мужика, небритого и, по-моему, не совсем трезвого.
На груди его оранжевой куртки висела бляха чуть меньше ладони.
- Контролер…
Прочитал я вслух и только сейчас заметил еще двоих мужиков, правда, слегка помоложе, чем первый, но с точно такими же бляхами.
Контролеры сидели на соседнем кресле, выжидательно разглядывая меня. В салоне Икаруса кроме нас четверых никого не было. Дверь в кабину водителя автобуса была распахнута, а на сиденье лежала чья-то засаленная телогрейка.
- Ну что мужик, выспался? Билет покажем или как?
- Или как…
Я улыбнулся ему миролюбиво и полез в куртку, где в паспорте, за обложкой, еще вчера лежало без малого пять тысяч рублей.
Сегодня в паспорте ничего не было, кроме просроченного талона в поликлинику.
Я, все еще не теряя надежду, приподнялся, обыскал каждый карман и куртки и штанов, но денег так и не обнаружил.
- Сука Жанна.…Все деньги выгребла. Кроме нее некому...
Я виновато улыбнулся и развел руками.
- Что, дома забыл?- Заботливо поинтересовался небритый и резко саданул мне коленом между ног.
От резкой и неожиданной боли я рухнул на пол, а те двое, что сидели поодаль радостно и весело рассмеялись.
- Веселые какие ребятки…
Подумал я, пытаясь подняться.
Я не успел. Ближний ко мне контролер, не поднимаясь с кресла, ударил ногой в лицо.
Я снова упал на грязный, рифленый пол Икаруса, и тут все трое отвели душу.
Наверно это было и в самом деле весело, так как они смеялись после каждого удачного удара ногой по моему, животу или лицу.
- Хорош мужики.
Устало проговорил старший и, склонившись надо мной проговорил.
- Ты что такой неухоженный, мужик? Один что ли живешь?
- Почему один? С Машкой...
Я ощупывал языком острые обломки зубов, говорить с ним не хотелось.
- Ну, раз с Машкой, то и переживать особо-то и не о чем. Заштопает, небось, курточку-то…
Он схватил мою куртку цепкими, крепкими пальцами, и как-то странно ловко, оторвал оба рукава.
- На командир, утрись!
Он бросил оторванные рукава мне в лицо и, не оглядываясь, пошел на выход.
Те, что помоложе посмеиваясь, двинули следом.
Я лежал на полу, тщетно пытаясь подняться, и неожиданно для себя самого вдруг осознал, что те навязчивые, когда ненужно собеседники, вдруг замолчали, и похоже насовсем…

28 февраля. Воскресенье. 12 часов ровно. Москва.

От автопарка до моего дома, было всего две остановки на троллейбусе, но в троллейбус таком виде? Да к тому же и без денег.
Я перешел улицу и дворами пошел к дому.
Неожиданно резко потемнело, и повалил крупный, по-новогоднему красивый снег.
Только в подъезде своего дома я вспомнил про ящик с удочками и двумя окуньками.
- Жалко. Машке бы они понравились.
Подумал я, нажимая кнопку лифта.

28 февраля. Воскресенье. Где-то через пару часов.

…Я онемевшими, замерзшими пальцами через силу вставил ключ в замочную скважину и, перешагнув порог, упал на пол.
- Маша, ты где, Маша? Кис, кис, кис…
Я попытался приподняться и тут же и пол и стены моей родной квартиры закружились, словно раскрученный пустотелый глобус, и я, потеряв сознанье, упал рядом с пластмассовым лотком с опилками, Машкиным туалетом.

[vladimir58]

Парафраз об одиночестве, прохудившейся крыше, приближающейся осени и изумрудах

1.
Гроза обрушилась на дом Ивана Семеновича Чурсанова, кстати, единственный из сохранившихся, в некогда довольно большом уральском поселке, внезапно, ближе к полуночи. Окно, распахнутое по случаю духоты, с размаху захлопнулось, да так хлестко, что острые, изогнутые осколки стекла, разлетелись по полу, а ветер, пока еще сухой и удушливый заметался по комнате, походя срывая со стен старые пожелтевшие фотографии в покореженных от времени картонных рамках и разбрасывая листочки отрывного календаря, до этого стопкой лежавших на столе, в аккурат возле Ивановых очков с толстыми, исцарапанными линзами.
Иван, от греха подальше, первым делом погасил керосиновую лампу, стоящую на табурете и в темноте, нащупав расплющенные, черного дерматина тапочки, приподнялся с кровати.
- Не зря у меня весь день спина ныла. Гроза…
Старик прихватил с постели подушку, и высоко, по - журавлиному задирая ноги, позвякивая осколками стекла, направился к окну. А за окном уже вовсю бушевала гроза. Голубоватые молнии со змеиным шипеньем, отвесно падали вниз, выхватывая из темноты черные утесы ближайшего шихана, корявые сосны на его вершине с распластанными от ветра и ливня верхушками. Тяжелые капли дождя, вперемежку с крупными градинами, жестко и громко застучали по крыше, по жестяным отливам, по острым осколкам стекла, торчащим из рамы, по пыльному, давно некрашеному подоконнику. Аккуратно освободив раму от осколков, Иван заткнул оконный проем подушкой и прислушался. Сквозь монотонный шум ливня, да сухие раскаты грома послышалась сначала робкая и редкая барабанная дробь капель, с потолка падающих на некрашеные доски пола. Дальше – больше. И вот уже не в одном, а нескольких местах, зазвучали дробные скороговорки протечек.
- Ох, мать ее так, совсем крыша прохудилась…
Как бы даже удивился старик и, потоптавшись бесцельно возле стола, решил все ж таки сходить за лампой.
- Один хрен теперь не уснуть.
Буркнул Иван и, нащупав на божнице спички, зажег лампу.
Огонек сначала недовольно затрещал, выбросил к потолку темную змейку копоти, но вскорости успокоился и, облизав фитиль, занялся ровно и спокойно, умиротворенно поглядывая желтым глазом сквозь подкопченную колбу лампы на старика, присевшего к столу.
А тот, за долгие годы одиночества, настолько привыкший разговаривать сам с собой в уважительно - снисходительной манере, что и не замечал этого, снова проворчал, с недовольным видом отыскивая из подмоченной пачки относительно сухую папиросу.
- Нет, Ваня, Семенов сын, как ни крути, а пару рулонов рубероида приобресть все ж таки придется.…Иначе полы к зиме в труху обернутся. Он как знатно поливает. Не дождь, а какая-то хлябь небесная…
Старик озабоченно почесал тяжелую, шишковатую, поросшую редким, сивым волосом голову и, глянув на подушку, потемневшую от дождевой воды, подытожил грустно:
- Да и стеклышко не помешает.…Хотя может быть стоит по соседским развалюхам прошвырнуться: глядишь, и отыщется что-то подходящее.
Он снова вздохнул и, взяв лампу, направился к кровати.
…Под утро, когда ливень уже прошел, и лишь нудное завывание ветра запутавшегося между прогнившими штакетинами заборчика, заросшего хреном и крапивой палисадника, напоминало о непогоде, старик Чурсанов наконец-то уснул.
Проснулся он не то чтобы не в духе, а так, в каком-то невнятном необъяснимом томлении, словно после стакана слабенького, сладенького портвейна, выпитого натощак. Все так же, без настроения, старик протер тряпкой мокрый пол и сиротливо-изогнутым веником собрал осколки стекла. Неспешно, с придыханием выпил большую кружку чая (черного как деготь настоя чаги и брусничного листа), выкурил пару папирос и только тут сообразил причину своего недовольства. Как-то сразу и вдруг, вспомнил, что во сне, к нему приходила, уже много лет как ушедшая на тот свет, мать его: Екатерина Петровна Чурсанова.
…Отца своего, Семена (если судить по отчеству), Иван никогда и в глаза не видел, да и не случилось как-то в их родном поселке ни одного мужика с этим, отнюдь не столь уж редким имечком. Однако Урал это вам не хрен собачачий. Сюда, особливо до войны, одних геологических партий со всей России матушки, десятки, если не сотни снаряжали. …Стране уголек был необходим, руды всякие, камушки благородные. За золото вообще говорить не приходится. Быть может, кто из геологов и прельстился на одиночку Екатерину, сорокалетнюю перестарку, живущую особняком на самом краю поселка. А может быть, кто-то из беглых каторжан, опьяненный свободой, да волей, ее обрюхатил? Места здесь и сейчас глухие – то, а что про тридцатые говорить? Если не тайга, так остроги каменные, если не реки горные да быстрые, так проволока колючая да вышки лагерные, прожекторами увенчанные.
Как бы то ни было, но родила Екатерина Чурсанова, Ванюшку своего ненаглядного и единственного уже в сорок с гаком лет, успев в своей жизни не только освоить редкую для женщин профессию камнереза, но и отсидеть с десяток лет под Кустанаем за службу в Третьем Кубанском женском ударном батальоне. И хотя прослужила она, совсем еще молоденькая в те годы девчушка, в этом женском батальоне всего с полгода, но срок в свое время дали ей отнюдь не детский. Десятку без права переписки.
…Вот и так получилось, что мамку свою Ванька помнил и любил необычайно крепкой любовью, только женщиной уже в годах: худощавой и несколько сутуловатой, с короткой стрижкой рано поседевших волос.
…Присев на краюшек кровати, легко и невесомо, она укоризненно глянула на Чурсанова и, наклонившись над ним, проговорила тихо, почти шепотом, как в детстве:
- Что ж ты Ванюша, сыночек ты мой ненаглядный, про меня совсем позабыл? Могилка заросла, оградку того гляди ржа сожрет, про крест я вообще молчу: не крест а труха – только на честном слове держится.…Не хорошо Ваня, не хорошо…Ладно бы денежек у тебя, сынуля, не было.…Так ведь нет. Он, жестянка от сосалок, что за иконкой спрятана, уже под завязку изумрудиками полна. До сих пор, знаю, по отвалам рудников рыщешь: все самоцветы выискиваешь.… Продал бы камешек кому-нибудь, вот тебе и денежки. Грустно мне Ваня. Грустно и одиноко.…Хоть бы ты сынуля, свечечку за упокой души моей грешной поставил, коли сам ко мне не торопишься. Помнишь я тебя по воскресеньям водила в церквушку, что возле заводского, пруда, стояла? В Верхней Исети. Вижу, что помнишь.…Уж больно ты, Ванечка любил тамошний церковный хор слушать…Молиться не любил, крестился тоже через раз, а вот от песнопения их умиленного и сам умилялся.…Вот кабы ты сыночек, в церквушку эту сходил, записку за упокой души моей многогрешной написал, да на канон чего бы то ни было положил, хоть пряников пакетик, глядишь, мне бы и полегчало…
Екатерина еще раз посмотрела на него, поцеловала в лоб и ушла, пропала, растворилась в серых утренних сумерках, успев перед самой дверью просьбу свою последнюю выдохнуть.
- …И полно, полно тебе сыночек по карьерам да отвалам хаживать. Чай не мальчонка уже.…Ну, подумай сам, куда тебе камни эти треклятые? С собой на тот свет все одно не унесешь, а ювелиры нынешние говорят, с сырцом дело иметь побаиваются. Не дай Бог донесут куда надо, и придется тебе Ванюша на старости лет робу лагерную примерить.…А там плохо сынок, плохо…Я знаю…

Сказать, чтобы старик уж очень боялся смерти, было конечно нельзя, а все одно неприятно, когда покойники к тебе во снах являются, да к себе зазывают. Не дело это. Нет, не дело. Да опять же и как ее понять, мать-то? То говорит: камушек продай, а то напротив - не продавай.…Вот пойди, разберись, с ними-то, с мертвыми…
Иван хмыкнул недовольно, но мысленно соглашаясь с матерью, решил в ближайшее же время сходить на погост, проведать ее могилку. Не завтра, конечно же, но в ближайшее время все-таки сходить надобно.
Вынув из оконного проема тяжелую, напитанную влагой подушку, старик как был в кальсонах и шлепанцах, пошел на двор.
От прошедшей грозы не осталось и следа. С высокого, чистого, словно умытого неба, светило, точно такое же чистое, умытое солнце. А тишина вокруг стояла такая прозрачная, такая звенящая, что казалось, будто и этот старый, при каждом шаге поскрипывающий дом, и гранитные утесы шихана, возвышающиеся над курчавостью сосен, и даже небольшая, обычно довольно говорливая речка Токовая, все это ненастоящее, не живое, а лишь искусно нарисованная безымянным необычайно талантливым художником, декорация.
По вылизанному ночной грозой двору в поисках дождевых червей бродила одинокая курица, худая и длинноногая, занюхано - пестрого окраса. Смех смехом, но курица эта, стойко игнорируя отсутствие кочета, два раза в неделю приносила по одному, темно-коричневому крупному яйцу, за что снискала от Ивана почет и уважение.
- Цып-цып-цып…
Сам не зная, зачем, поманил старик доверчивую птицу.
Та, глянув на землю, на пустую руку хозяина и, не обнаружив хоть чего-то напоминающее угощение, обиженно прикрыла круглые глаза серыми кожистыми веками, ушла в сарай, презрительно вихляя обосранной гузкой.
Присел Иван на кособокую, серого, влажного еще дерева скамеечку, положил рядом с собой мокрую подушку, и вольготно выпростав ноги, расслабился, весь облитый янтарным, теплым солнышком.
…Права была мама: любил, ох как любил он, тогда совсем еще мальчонкой слушать церковный хор, и особенно тогда ему нравились эти малопонятные псалмы, когда на хорах среди чернокрылых монашек, старательно тянула своим тоненьким голоском молоденькая послушница. Помнится, более взрослые келейницы ее звали Александрой. А то и совсем запросто: Сашей…Фамилии ее Иван не знал, но вот то, как пела она, божественно хорошенькая в косом пучке света, падающем из узкого стрельчатого оконца, запомнилось ему на всю жизнь. И даже сейчас, иной раз нет-нет, да и воскреснет его памяти ее точеный профиль, ее личико в обрамлении темного простенького платочка, безыскусность которого странным образом делала удлиненные, зеленые как у кошки глаза девочки, еще более крупными и значимыми, чей чистый блеск лишь иногда приглушали невесомые тени длинных, игриво загнутых ресниц.
Как-то под Рождество, он, Ванька, в те годы, совсем еще неопытный камнерез, сотворил ей в подарок малахитовый браслетик. Да так ловко распилил темно-зеленый, глазчатый желвак, под таким хитрым углом, что на каждой пластинке браслета явно высветились темно-зеленое, почти черное ажурное сердечко. Подарок-то вырезал, но подарить девочке не успел: всех монахинь вместе со старухой игуменьей и послушницей Сашкой, в ночь на трех машинах вывезли в неизвестном направлении.…Ходили слухи, что женщин расстреляли в карьере под Чебаркулем.
Старик не открывая глаз, в поисках пачки папирос похлопал себя по ляжкам, но осознав, что он все еще в кальсонах, в коих, как известно карманы не предусмотрены, с недовольным кряхтеньем приподнялся со скамьи и, щурясь от яркого солнца, поплелся к дому, сторожко переступая ногами по скользкому после грозы, спорышу.
- Знатный был ливень, знатный. Глядишь, и жара на убыль пойдет…
Иван удовлетворенно оглядел отполированный дождем двор, и почти было шагнул в прохладную тень сеней, когда до слуха его донесся звук мотора, усталый, надрывно-безнадежный.
- Никак мост все ж таки накрылся!? – Вроде бы даже и обрадовался старик и поспешил в дом, переодеваться.
2.
Когда Иван Семенович, чисто одетый, при рубашке и старой шляпе в мелкую дырочку, появился у просевшего до самой воды моста, на котором лениво хлопала брезентовым тентом, тяжелая грузовая машина, двумя передними колесами застрявшая между прогнившими осклизлыми лагами, то он не сразу заметил шофера. Тот, молодой еще парнишка, понуро сгорбившись, сидел на берегу, в тени высокого, широколистного борщевика.
По костлявой, усыпанной веснушками спине водителя неторопливо семенила крупная божья коровка: парнишка недовольно шевелил лопатками, пытаясь прогнать вредное насекомое.
Старик радостно фыркнул, но скоренько состряпав на лице выражение глубочайшего сочувствия, от моста, бережком, подошел к шоферу.
- Застрял болезный? Или так просто, перекурить остановился?
Иван присел на поросший зеленым мхом валун, закурил сам и протянул папироску парнишке.
Тот, жестом отказавшись, громко зевнул, и обиженно хмыкнув носом, завелся.
- Ты понимаешь дедуля. Какая-то сука нарочно у моста доски подпилила.…Я посмотрел. Легковая машина или положим, телега, запросто прошли бы, ну а у моей ласточки вес сам понимаешь, не игрушечный.…Так что, похоже, именно за грузовой машиной охотились.
Чурсанов выплюнул окурок в воду, проводил его взглядом и озабоченно проговорил, оглядывая худощавую, в красных расчесах спину паренька.
- Ты паря напрасно без рубахи в борщевик полез. Гляди, к вечеру ожоги покруче, чем от крапивы заработаешь. А за мост мне можешь не жалиться. Это я еще третьего дня подсуетился…Ты уж, особливо-то не серчай…
- Ты!?
Парнишка вскочил, в два прыжка оказался перед, казалось даже задремавшим Чурсановым, бессильно потряс костлявым обветренным, в цыпках как у подростка кулаком, но глянув на умиротворенную физиономию старика, в тонких прожилках и темных пигментных пятнах, рассыпанных по вискам и залысине лба, быстро успокоился и лишь вяло поинтересовался.
- Но зачем, дедуля? Ты что ли хулиган? Вредитель?
- Остынь сынок…
Иван положил на плечи парнишки свои тяжелые ладони с удивительно чуткими и холодными пальцами и, вглядываясь в простоватое лицо паренька, доверительно сообщил:
- Пойми меня милок, не знаю как тебя по имени: был рудник, был поселок – была и дорога. Закрыли рудник, поселка не стало и дороги как небывало. Если одна-две машины в неделю пройдут, это считай много.…А мне очень нужна машина. Ну, просто очень…
- …Севка я… Парнишка вырвался из стариковых рук и, отойдя почти к самой воде вдруг широко улыбнувшись, поинтересовался.
- Тебе дедуля машина-то, зачем была нужна? Мебель перевезти или положим картошку?
- Какой же ты пентюх, прости меня Господи.
Иван снова закурил и, разогнав ладонью дым, сердито глянул на Севку
…- Ну, какой дурак картошку в июле выкапывает? Ты мне сынок из Свердловска большой баллон газа привези, да пару рулонов рубероида.…А я тебе за это огромное спасибо скажу.
- Да что мне твое спасибо?
Заворочал глазищами Севка и зачастил:
- Мне дед, твое спасибо на хлеб не намазать. Мне от него не горячо и не холодно.…А рубероид нынче о-го-го…Он кусается рубероид-то, особенно если обсыпной.…Да и газ заправить это снова расходы, про время потерянное я вообще молчу.…Кстати, дед, а разве ты не в курсе, что Свердловск уже лет как пять в Екатеринбург переименовали? Не знал!? Ну, ты даешь…
- Переименовали, говоришь?
Равнодушно буркнул Иван и вдруг с видом неумелого, неловкого фокусника разжал руку перед самым Севкиным носом. На тонкой, полупрозрачной коже старческой ладони, слегка припорошенный блеклой слюдой, лежал небольшой, на солнце сверкнувший темной насыщенной зеленью, кристаллик.
- Что это?
Отчего-то шепотом проговорил парнишка, не сводя с кристаллика завороженного взгляда.
- Это милый, тебе мое спасибо, которое ты, если конечно не дурак сможешь и на хлеб намазать, и в стакан налить. Изумруд это паря, изумруд. Чистой воды кстати.…После огранки, карата на три потянет, никак не меньше.
- А ты не врешь, батя, не брешешь!? А вдруг это вовсе не изумруд?
Севка с видимым трудом спрятал руки в карманы и взглянул на подарок уже почти равнодушно, как бы даже свысока, всем своим видом пытаясь показать что его, Севку, шофера третьего класса на мякине не проведешь.
- Собаки брешут, а я говорю…
Пожал плечами старик и, убрав камешек в кармашек рубахи, поднялся с валуна.
- Прощай Севка. Не получилось у нас с тобой разговора, а жаль.
Высокие верхушки борщевика кивнули вслед уходящему старику, резко пахнуло мышами, раздавленной травой, болотной тиной и еще какой-то дрянью. И вновь, как и полчаса, назад, Севка оказался один на один с этой безымянной для него речкой, каменистым ее бережком, со стойкой мышиной вонью распаренного на солнце борщевика, просевшим мостом и машиной на нем.
- Дед.…Эй, дедуля! Да постой, я же пошутил, честное слово пошутил!
Сначала вполголоса, а потом все громче и громче, срываясь на фальцет, закричал обескураженный парнишка и, не услышав ответа, торопливо ломанулся вслед за ушедшим Иваном.
3.

Эй, Иван Семенович… Дядя Ваня.…Принимайте гостей!
Крутанув вертушку у калитки, во двор вошли Севка и следом за ним незнакомая девица лет двадцати, а быть может и того меньше, одетая пестро и на вкус Чурсанова крайне нелепо: на канареечно-желтые шорты, ниспадала какая-то невообразимо просторная блуза, тоскливого, лилового цвета. Широкая, ковбойская шляпа песчаного фетра, лихо сидела на головке девушки, прикрыв полями почти пол-лица и, пожалуй, слишком коротко остриженные, светло-пепельные волосы.
На плечике девицы болтался небольшой фанерный ящичек с тремя дюралевыми ножками.
Старик, в это время мастеривший лестницу из длинных березовых жердей, отложил в сторону топор, выплюнул в горсть пяток гвоздей и присев на завалинку, не мигая, уставился на незнакомку.
- А это Иван Семенович сеструха моя двоюродная, Верка. Из Москвы на пейзажи приехала. Она у меня художница. Не прогоните, дедуля? А то в городе, какие пейзажи? Одни дома да трамваи.…С вашим-то курортом не сравнить…
Севка подтолкнул Верку к скамейке и, подмигнув старику, заторопился.
- Я Иван Семенович сейчас до машины сбегаю: рубероид обещанный подниму, да продукты какие-никакие: вам с Веркой на неделю…Чай не дурак, понимаю, что на пенсию по нынешним меркам и одному-то прожить тяжко.
Калитка хлопнула, и вскоре внизу раздались его быстрые шаги.
Девчушка сидела на скамейке широко, по-мальчишески расставив колени, с любопытством оглядывая и двор, и дом, и самого Ивана Семеновича.
- Ах! Смотрите, курица!
Вдруг удивленно радостно воскликнула Вера и даже привстала, но заметив насмешливую усмешку старика, внезапно обиделась, покраснела и, возвращаясь на свое место, презрительно фыркнула:
- Ну и что такого? Подумаешь.…И где, где в Москве я могла увидеть живую курицу? В зоопарке? Можно подумать что они, эти самые курицы так запросто бродят по московским улицам. Как бы ни так… Девушка дернула подбородком и вызывающе надвинула на глаза, свою дурацкую, ковбойскую шляпу.
Дед, глядя на Веру, уже откровенно смеялся, откинувшись на посеребренные годами бревна дома. Да и девчушка, сначала недоверчиво разглядывающая смеющегося Ивана Семеновича, его широко раскрытый рот, глубокие темные морщины небритого лица, оттопыренные уши и пегий волос, выбивающийся из-под замызганного, с ломаным козырьком, кепарика, также развеселилась и уже через минуту они оба, столь разные и непохожие, зашлись безудержным, до слез хохотом…
4.
Неожиданно для старика, Верка как соседка, или скажем как квартирантка, пришлась ему по вкусу. И пусть с ее появлением все в доме Ивана Семеновича пошло иначе, чем то, к чему он привык за долгие годы одиночества, пусть с утра до вечера гремели пустые ведра, хлопали форточки, с треском лопались бельевые веревки и бились граненые стаканы, а бедолага-курица охромела на правую лапу, но.…Но, откровенно говоря, именно эти шумные перемены и неудобства отчего-то и стали Чурсанову дороги и необходимы. Как-то само- собой получилось, что Вера, вместо одной предполагаемой недели гостеванья в стариковом доме, задержалась больше чем на месяц. Рано утром она вместе с Иваном Семеновичем выпивала пару стаканов крепкого чая с сахаром, торопливо съедала несколько оладьей, в палец толщиной и перебросив лямку этюдника через плечико уходила в горы. На натуру. Возвращалась Вера под вечер, когда травы, подступающие к стариковскому забору, уже белели от первой, ранней росы. Приходила усталая, счастливая и голодная.
Чурсанов (по причине долгого одиночества), полный, до сих пор не израсходованными отцовскими началами, ожидал молодую художницу терпеливо и стойко: с горячим ужином на столе и целым набором самых разнообразных уральских сказов и легенд.
Глядя, как Вера жадно, почти не жуя, глотает приготовленное им загодя нехитрое угощение, чаще всего жаренную до темной корочки крупно нарезанную картошку с грибами или, к примеру, обычно переваренные макароны: толстые, темной муки, старик, в который раз убеждался, что не так уж легок хлеб у художников, как ему показалось по первости.
В дни, когда из-за каменного пояса залетал холодный северный ветер и приносил с собой нудные дожди, Верка оставалась дома и часами бродила по комнате, с удивленьем рассматривая крупные кристаллы, друзы и щетки уральских самоцветов (многолетнюю Иванову страсть) тут и там расставленные на этажерках, полочках, столе и подоконниках дедова дома.
- Дедушка, а вы что, геолог? –Тонкие пальцы девушки слегка подрагивая скользили по крупным граням довольно большого, со стакан кристалла травянисто-зеленого берилла.
- Да ты что, Вера? Какой же я геолог, с семью-то классами образования? Я камнерез. Всю жизнь либо в артели, либо на себя самого работал. А это так, для души…Я девонька самоцветы с детства люблю. А здесь, на Урале их прорва. Видела, небось, в лесу ямы заросшие? Это хитницкие ямы или иными словами – копи. Здесь где ни копни, везде либо на аметист, либо на флюорит, либо на турмалин напорешься. Он, за шиханом карьер водой полон: видала небось? Так это бывший Мариинский прииск. Здеся повсюду выход слюдистых и тальковых сланцев. А это как ни крути самое место для изумрудов.
- Здесь добывали изумруды!? Настоящие!?- Верка ахнула и, прикрыв полупрозрачной ладошкой удивленно раскрытый рот, опустилась на низенький табурет.
- Ну, специально изумруды здесь не добывали…
Иван Семенович, неизбалованный слушателями завелся:
- На местных рудниках добывали берилл для получения из него бериллиевого сырья. Добывали вольфрамит и тантал, а специально изумруды не добывали, нет.…Хотя конечно если попадался на глаза, да еще если воды хорошей – то тогда конечно, брали.…А специально изумруды в те годы страну нашу особливо не интересовали.…Если б ты только могла знать, сколько пудов первоклассного камня было выброшено в отвалы.
Вот и бродят сейчас людишки кто поумнее, по отвалам и заброшенным рудникам в поисках изумрудов.
-Слушайте, деда Ваня…- Вера вдруг придвинулась головой к старику.
- А что у меня за камушек, в сережках? Мама перед смертью подарила, а я у нее спросить постеснялась…
- Так ты сирота? – Удивился Иван Семенович, протирая майкой круглые линзы очков.
- А Севка, братан твой, мне ничего об этом не рассказывал…
- Рассказывал. Не рассказывал…Не рассказывал потому что я запретила…- фыркнула девчонка недовольно и потрясла простенькой сережкой перед самым лицом Ивана Семеновича.
- Ну, так что, деда Ваня? Определили?
- Да что здесь определять, молодка?
Часто заморгал Старик. На него это «деда Ваня», похоже действовали расслабляющее.
- Это у тебя раухтопаз, Вера. Его бы в хлебушке запечь, в тесте…Он бы цвет свой дымчатый, на желто-лимонный поменял.…Впрочем…
Иван Семенович оценивающе всмотрелся в лицо девушки.
- Ты Вера лицом смуглая…Тебе бы в сережки зеленые камушки вставить…Нефрит или, к примеру, жадеит…Малахитовые или амазонитовые вставки тоже подошли бы…Но конечно лучше всего…
Старик неожиданно замолчал, взбугрив и без того морщинистый лоб и бросив быстрый взгляд на полуприкрытую шторками божницу кряхтя выпрямился.
- Ох, девка. Заболтала ты меня.…Пойду ка я на двор, покурю.…На погоды посмотрю… Что-то спину тянет: как ни крути, а осень, вот она - уже не за горами.…Рядышком осень-то, рядышком…
Иван вышел, его сутулая спина на мгновенье задержалась в дверном проеме, но за это мгновенье, за эти несколько секунд, в дом не прошеными гостями проникли, вползли чуть слышный шорох мелкого моросящего дождя и пряный запах первой опавшей листвы. Прав оказался старик. К Уралу медленно, но неуклонно приближалась осень.

5.
Иван Семенович устало подошел к своему дому. Поездка в Касли прошла успешно.
Старый знакомый Чурсанова, ювелир Ефим Каргер, хоть и поворчал для виду, но все ж таки принял от товарища, в работу изумруд сырец, не забыв впрочем взять себе за риск пару кристалликов изумительного, бутылочно -зеленого цвета. Сережки (а их будущий внешний вид и вес, они долго согласовывали со стариком-ювелиром), должны были несомненно понравиться Верке. Черт его знает почему, но эта, по большому счету совсем чужая ему девушка вдруг оказалось для него чем-то близким и родным. Настолько родным, что в душе, мысленно, никак иначе, чем Вера-дочка, он, Иван Семенович Чурсанов, ее уже и не называл.
- Бывает же…- Хмыкнул старик и, выплюнув промокший и изжеванный папиросный окурок в траву, тронутую первыми заморозками, распахнул калитку.
- Вера. – Громко крикнул Иван, подходя к дому.
- Вера, ставь чайник, сейчас чаевничать будем. Я пряники привез.…И эклеры, как ты просила…Верка!

…Где-то высоко-высоко, в акварельном, по-осеннему прозрачном небе, кувыркалось до неприличия легкомысленное облачко, легкое и чуть заметное, но и оно ближе к полудню растаяло, растворилось в бесконечной голубизне, той самой, что опускаясь все ниже и ниже к земле, становится все более и более блеклой, постепенно смешиваясь с глазурью уральских гор и ртутью уральских озер. Голубизне, на фоне которой так славно выделяются и ближние утесы шихана , и раскидистая округлость вечнозеленых крон корабельных сосен, и даже кособокая крыша дома Ивана Чурсанова, пожалуй, единственного относительно целого дома в некогда довольно большом уральском поселке.
И на этой самой крыше, в длинных заплатках из не отлежавшихся еще полос нового рубероида, уперевшись в кирпичную трубу с прокопченным жестяным колпаком, скукожившись, с поджатыми под себя длинными мосластыми ногами, лежал старик Чурсанов. Полинявшие, в тон, небу глаза старика, сквозь прищур смотрели на солнце, равнодушное и нежаркое.
Старик лежал на крыше, по обычаю своему слегка улыбаясь, словно посмеиваясь над собой. Пожевывая спичку и сосредоточенно вглядываясь в бесконечно-высокое небо, он, казалось, пытался осознать, осмыслить и по возможности переварить всю ту гадость и мерзость, увиденную им пару часов назад в собственном доме. Распахнутые створки шкафов, перевернутая постель с несвежей, по-мужски грубо заштопанной простынею, валяющаяся на полу изогнутая доска старинной иконы, пустая жестяная банка из-под монпансье на столе: похоже Верка провела в поисках камней ни один час.
- …Да. Похоже, девок лучше, чем Сашка – послушница, нынешние бабы выродить уже и не смогут…Иван хмыкнул презрительно, громко сплюнул, почти харкнул, словно в плевке этом своем попытался раз и навсегда растворить, утопить память о нечистой на руку художнице, и, встав на колени, полез в карман за гвоздями.
А как же иначе – скоро осень, а осенние дожди на Урале не просто дожди, а хляби небесные, ну а крышу как не крути, а чинить все равно надо…